[ предыдущая статья ] [ следующая статья ] [ содержание ] [ "Санкт-Петербургские Ведомости" ] [ поиск ] Санкт-Петербургские Ведомости No 46(2436), 15 марта 2001

Тиражи и миражи
Бесчестье, которое мы выбираем?

Южно-африканский роман о "конце прекрасной эпохи"

Январская книжка "Иностранной литературы" открывается романом "Бесчестье" англоязычного писателя Джозефа М. Кутзее (ЮАР), удостоенного в 1999 году Букеровской премии уже вторично _ и как раз за "Бесчестье" (случай почти беспрецедентный). Другие произведения 55-летнего южноафриканца, в том числе роман "Осень в Петербурге", также переведены на русский язык и изданы в нашей стране. И все же... Открыть новое тысячелетие романом южноафриканца _ такое не объяснишь ни известностью писателя, ни художественными достоинствами романа (как раз довольно умеренными). Редколлегия журнала наверняка сочла "Бесчестье" романом актуальным, а в чем-то аллюзионным, и это действительно так. Остается выявить эту не бросающуюся до поры до времени в глаза актуальность.

52-летний профессор английской литературы Кейптаунского университета Дэвид Лури, специализирующийся на поэтах-романтиках, а в последние годы вынужденно преподающий и "теорию передачи информации", заводит мимолетную интрижку с юной студенткой. Профессор проникается к студентке пылкими чувствами, та поначалу вроде бы отвечает взаимностью, но заканчивается все печально: обвинениями в сексуальном посягательстве, унизительными слушаниями на университетской комиссии по этике и наконец _ отставкой без пенсии и без права преподавания в высшей школе.

Пересказанное выше никак не отличается оригинальностью. Все это пережевано в зарубежной прозе великое множество раз. О неадекватных приставаниях пожилого интеллигента к юной кокетке мы читали, например, у Айрис Мэрдок в знаменитом романе "Черный принц". О тягостной процедуре исключения университетского профессора по надуманному и смехотворному поводу речь идет, допустим, в свежем, 2000 года, у нас еще не переведенном, романе американца Филипа Рота "Грязнотца человеческая": профессор называет лодыря лодырем, тот подает в суд, потому что "лодырями" расисты презрительно называют афро-американцев, а данный лодырь как раз афро-американец, и политкорректное начальство отправляет профессора в отставку, тогда как политкорректное общество затравливает его (а сначала его жену) буквально до смерти...

Оригинальна разве что позиция, занятая на слушаниях профессором Лури: признавая справедливость обвинения, он вместе с тем категорически отказывается от раскаяния _ искреннего или напускного; на его взгляд, мужчине естественно желать женщину и добиваться своего _ это закон природы, а законы природы не подлежат обсуждению и тем более осуждению...

Оригинально, конечно, и то обстоятельство, что дело происходит в нынешней ЮАР _ в стране, в которой отменен апартеид, власть перешла к "черному большинству", а долго и отчаянно цеплявшиеся за нее белые африканеры теперь терпят унижения и живут в постоянном страхе перед безнаказанным насилием _ или эмигрируют в массовом порядке. И если в больших городах, в одном из которых и живет профессор Лури, обстановка еще более или менее нормальная, то в сельской местности творится уже черт знает что.

В сельскую местность, на ферму к дочери из числа бывших хиппи, и удаляется изживать свое бесчестье профессор. Но здесь его поджидает испытание куда более тяжкое. Заперев профессора в чулане, его дочь насилуют (а ферму грабят и громят) трое аборигенов _ пара взрослых мужчин (профессиональных насильников, уточняет затем дочь) и безусый мальчишка. Никто и не думает преследовать преступников. Напротив, мальчишка возвращается в те же края и селится у своего родственника по соседству с фермой. Меж тем выясняется, что дочь профессора Лури забеременела.

Самого профессора в этой жизни удивляет многое. И равнодушие младшего поколения к литературе, к поэзии романтизма в частности. И странная реакция сперва возлюбленной, а затем коллег по университету на его "естественный порыв". И нравы в глуши. И безнаказанность насильников и грабителей.

Сильнее всего, однако же, его удивляет реакция родной дочери на происшедшее. Тщетно предлагает ей профессор эмигрировать в Голландию (по матери она голландка) или хотя бы перебраться в город: дочь понимает его резоны, но решительно отвергает их. Она остается на разоренной ферме, под постоянным страхом нового насилия; хуже того, она соглашается принять покровительство своего бывшего арендатора из аборигенов, фиктивно выйдя за него замуж и переписав на его имя ферму.

Ей нравится жить в этой стране и она готова ради этого на любые жертвы. Насилие, совершенное над нею, и бесчестье, на нее обрушившееся, дочь профессора воспринимает, разумеется, как кару, но как кару несколько иронического свойства: "естественный порыв" отца и действия насильников представляются ей явлениями одного порядка. Особенно в историческом плане: естественный порыв бурских первопроходцев в будущий Трансвааль был проявлением империализма, и нынешние бесчинства аборигенов _ это тоже проявления империализма; бороться можно, но борьба окажется бессмысленной. Не сегодня-завтра его найдут с пулей между лопаток, говорит она о белом соседе-фермере, не выпускающем из рук оружия, необходимо покориться общему ходу вещей.

Постепенно и вынужденно (потерпев при этом еще несколько унизительных поражений, обернувшихся для него новым бесчестьем) к тем же выводам приходит и профессор: он поселяется неподалеку от дочери, забрасывает литературные и музыкальные опыты, начинает работать на живодерне, с пожилой хозяйкой которой, навсегда отбросив романтические мечтания, и сожительствует. От жизни он уже не ждет ничего, воспринимая ее, вослед за собственной дочерью, всего лишь как неизбывность.

Скоро он станет дедом _ и у него появится цветной внук (или внучка).

Конечно, это не более чем суета, но суета и все остальное.

ЮАР была могущественной и страшной страной. Могущество ею утрачено _ и, по-видимому, навсегда, а жить там стало еще страшнее. Но это нормально, это естественно, внушает нам дважды букеровский лауреат: должно пройти сорок лет (или сто, или двести), пока на руинах насильственной цивилизации не поднимется из нынешнего непроглядного и неаппетитного варева нечто, не исключено, прекрасное, живое и справедливое.

В Англии за такое дают Букеровскую премию, в Москве _ переводят и печатают. Нам имеет смысл учесть и эту точку зрения, хотя соглашаться с нею как-то не тянет.

Виктор ТОПОРОВ